Новый женский образ появляется в цикле стихов "Снежная маска", навеянных неожиданно вспыхнувшим чувством к актрисе Н. Волоховой. Утратив миф о Лучезарном Божестве, воплотившемся в женском образе, поэт открывает в женщине новые качества.

Его героиня - это женщина - змея. У нее "тяжелозмейные волосы", улыбка "змеится" на ее устах, стан ее тонок и гибок, словно змеиное тело, взгляд у нее "гибельный", "губительный", и даже "на носке ботинки узкой дремлет чуткая змея". Безусловно, мы имеем дело с образом-символом, и поэтому однозначное толкование этого образа вряд ли возможно. Но попытаемся через ассоциативные связи понять, что же таит в себе образ женщины - змеи. Во-первых, она порочна, потому что змея, змей - это мотив греха и соблазна. Ее чары губительны, потому что змея несет в себе яд, смерть. Она умна, дерзка, изящна, изысканна.

И конечно, любовь к такой женщине уже не может быть мистическим служением идеалу. Это страсть, сильная, мучительная, смертельная. Она грозит неизбежной гибелью. Она сродни вихрю, вьюге, ветру. Именно эти образы воплощают мотив любви во втором томе стихотворений.

У его стихотворений этого периода есть удивительная особенность: грани между отдельными ощущениями и впечатлениями словно стерты, и поэтому краски звучат, звуки пахнут, музыка у него может "обжигать", линии гибкого тела "певучи", ветер голубой, руки жалобные и пр. Такое мироощущение, в котором разные ощущения соединяются в единое целое, называют синкретизмом. Такие синкретические образы часто звучат в его стихах о любви второго тома. И страсть - то, что ассоциируется обычно со словом "огонь", "жар", "гореть", у него в стихах сливается с "зимними" образами. Вероятно, это слияние происходит по разным причинам, но важнейшим представляется то, что понятие страсти неразрывно связано в его сознании с мотивами вихря, ветра. В стихах "Снежной маски" рождаются поразительно сложные образы "снежного огня", "снежного костра". И сама женщина - это "живой костер из снега и вина". Эта новая возлюбленная порочная и прекрасная, неизбежная и опасная, роковая и губительная, снег и хмель, ветер и костер. И чувство новое, доселе не испытанное - страсть, несущая гибель, но приобщающая к стихии.

Такая любовь требует и иного мира. Если мир в первом томе был практически лишен реальных примет, то во втором томе мир - это город. Блоковский Петербург предстает во втором томе городом кабаков, переулков, фонарей, чердаков, ветра, серых стен, смрада, тумана, низко нависшего неба. Пушкинское начало - "Полнощных стран краса и диво" - вообще отсутствует в стихах о городе. Человек в этом городе обречен на страдания и неудачи. Это город порока и разврата.